Однако отпущенный крысами Стас остался на месте. Исподлобья посмотрел на Музыканта и тихо спросил:
— И что? Ты меня отпустишь? Вот просто так? Возьмешь и отпустишь?
— Я понимаю, парень, — так же тихо откликнулся Музыкант, — что тебе очень хочется, чтобы я и на самом деле оказался чудовищем. Ты молился на меня как на божество, но божество оказалось совсем не таким, как ты его себе представлял. А бог, в котором разочаровались, — это, конечно же, демон. Только извини, дружище, я не собираюсь делать твою жизнь проще. Иди. Тебе никто не причинит вреда. Думай сам, кто же я такой. Понимаю, что думать самому — это трудно и порой даже больно, но так уж мир устроен.
Стас сделал шаг, затем — другой, хрустко приминая апрельский снег. Проходя мимо лежащего на земле автомата, который крысы не успели подобрать, он скользнул по нему взглядом и пошел дальше.
— Оружие можешь взять, — окликнул его Олег. — Оно тебе еще пригодится.
— Потом, — махнул рукой парнишка.
Цой нагнулся, поднял автомат.
— Точно Мара сказала. Дурак ты, Панк. Время такое — оружием разбрасываться не стоит.
Именно в этот момент их догнал Доцент. В руке он продолжал сжимать пистолет.
Олег увидел, как его отец стремительно приближается к ним по улице во главе десятка, если не больше, человек. Среди них снайпер увидел брата и сестру Тайлаковых, но не заметил Кравченко.
— Так, — еще издалека отрывисто кинул Доцент, оглядывая людей и крыс. — Что здесь было — расскажешь потом. Сейчас нет времени на разговоры. Этим, — он посмотрел на Флейтиста и сгрудившихся вокруг него тварей, — нужно как можно быстрее грузиться на корабль. Кто там у вас умеет разговаривать?
Он остановился, повернувшись к тем, кто еще недавно считался врагами.
— Я. — Флейтист выступил вперед.
— Надо же, — нервно усмехнулся штабист. — Вот уж не думал, что и на самом деле услышу, как крыса по-нашему говорит. Если честно, до последнего считал, что и Сверзин, и Олег все выдумали. Ну да ладно. Век живи — век учись. Вот ваш теплоход, садитесь на него — и плывите. Вам уже никто не помешает.
— А где Данил Сергеевич? — спросил снайпер.
— Ранили, — коротко ответил Доцент. — Ничего страшного, выживет. Была небольшая заварушка.
И вдруг он резко сорвался с делового тона:
— Больше всего на свете, мать вашу, — сказал — нет, не сказал, а даже простонал он, — я мечтал, чтобы люди перестали стрелять в людей.
Он посмотрел на пистолет, который продолжал держать в руке, и на миг Музыканту показалось, что штабист сейчас выбросит его. Но вместо этого Доцент сунул оружие в карман.
— Похоже, — с горечью добавил он, — для того, чтобы смертей стало меньше, все время кто-то должен умирать.
Вась-Палыч, стоявший чуть поодаль со связанными руками, скривился и смачно сплюнул в снег.
— Ты что же, Доцент, думаешь, вот так все и закончится? Ты же умный мужик, понимать должен: когда вернемся, тебе несдобровать. И не только тебе. Все ваши заговоры станут известны. Ты же нам ртов не заткнешь. Говоришь, кто-то должен умирать? Уж не мы ли это должны быть? — Он обвел взглядом своих людей. — Вот только убивать всех — это тебе тоже может боком выйти. Слишком многие об этом знают, да и объяснять потом, куда мы пропали, сложновато будет. К тому же, подозреваю, Доцент, у тебя, попросту говоря, кишка тонка. Ну, одного застрелишь. Ну, двух. Но в принципе-то ты гуманист.
— Еще не поздно, — поддержал его Денис. Он все еще лежал в сугробе, удерживаемый парой крыс, но, видимо, уже пришел в себя. — Олег, Доцент, еще можно договориться. Неужели для вас эти твари и правда важнее людей?
Флейтист, повернувшийся было к своим, чтобы что-то им сказать, вдруг внимательно вгляделся в его лицо.
— Это он, — вдруг сообщил крыс, ткнув лапой в Дениса. — Он был там. Ночью. На плотине.
От взгляда Олега не укрылось, как мелькнуло что-то в глазах Дениса… Страх?.. отчаяние?.. брезгливость?.. нежелание признавать свое поражение?..
— На какой плотине? — в повисшем молчании уточнил Доцент. — На той самой плотине?
— Которую как-то раз хотели взорвать, — пояснил Флейтист. — Я его видел там. Вместе с другими. Он пришел, советовался о чем-то. Мне пришлось подождать, пока он уйдет и заберет с собой часть людей, — иначе там получалось слишком много ваших для меня одного.
— Та-а-ак, — протянул Доцент и уставился на Дениса, теребя пальцем позолоченную дужку очков.
— Он врет, — захлебываясь слюной, заорал тот. — Врет, скотина! Вы что, какой-то твари верите?! Не мне?!
Доцент молчал.
И Олег молчал.
И, что удивительно, молчал Вась-Палыч. Медленно багровел лицом, топорщил пшеничные усы, но молчал. Только внимательно смотрел на сына.
Денис неожиданно сник.
— Думаю, все ясно, — сказал Доцент. — После того как теплоход уплывет, мы вернемся обратно. У нас там, если кто забыл, война. И ее надо довести до конца. Вы все… — Он пристально посмотрел на Вась-Палыча и добавил: —…Всё забудете о том, что здесь было. Взамен за это мы забудем о том, что только что услышали. А ты лично, — он шагнул ближе к Вась-Палычу, — проследишь, чтобы твой сынок не выкидывал больше никаких трюков. Иначе для вас обоих это плохо кончится. А еще лучше — всыпь ему хорошенько. За то, что мятежи устраивает, и за то, что у него руки кривые. Взялся делать переворот — так делай его, чтобы комар носу не подточил. Политиканы, мать вашу…
Он повернулся к Флейтисту:
— Ну? А ты чего уставился? Грузи быстрей своих — и ходу отсюда.
Крыс принялся пищать на своих, вздрагивая усами и топорща шерсть. Серые зверюги засуетились, построились в неровную колонну и двинулись к теплоходу, подгоняя детей, утопавших короткими лапами в снегу.