Только хорошие умирают молодыми - Страница 78

Хотя… Раньше об угрозе со стороны хвостатого флейтиста внутреннее чутье предупреждало его вполне исправно. Если оно сейчас не торопится бить тревогу, может быть, никакой опасности нет? Ладно, будем исходить из этого и надеяться, что, случись что, неведомое шестое чувство успеет сработать вовремя. Если же нет — останется лишь молиться, потому что тогда их всех вполне может постичь печальная участь почти десятка мертвецов, которых они нашли на плотине.

От площадки с пулеметом вверх по лестнице к самому гребню плотины вела натоптанная тропа. Доцент, Олег и длинная цепочка бойцов с оружием наготове поднялись по ней и нашли наконец что-то вроде командного пункта. Ради разнообразия трупов здесь не было, хотя пятна вмороженной в снег крови и несколько стреляных гильз недвусмысленно указывали на то, что и тут миром не обошлось. В небольшом закутке, образованном изгибавшейся стеной и временной дощатой загородкой, обнаружилось взрывное устройство. Мордатый и плечистый Миша, тот самый бывший мент, у которого Доцент интересовался, умеет ли тот воевать с террористами, поглядел на тянущиеся в стороны разноцветные проводки, затем хмыкнул еще раз, спросил у Доцента разрешения и сноровисто перехватил зеленый и красный проводки ножом.

— Ты уверен? — на всякий случай спросил Музыкант.

— Скорее да, чем нет, — успокоил его Миша. — Да не боись ты, — он выпрямился и хлопнул Олега по плечу широкой тяжелой ладонью, — коли сразу не рвануло, значит, я все правильно отчикнул.

— Вот и отличненько, — потер Доцент ладони друг о друга. — Миша, ты за главного. Установить оцепление, собрать трупы, провести опознание, если удастся. Я пока что в Штаб. Олег, тебя до дома подбросить?

— Останови машину, — велел шоферу Доцент, когда до дома Олега оставалось всего ничего. — Езжай ко мне домой, мы пешком дойдем, меня потом возле дома подберешь.

Водитель попытался вяло возразить, пробормотал что-то насчет того, что мало ли кто по улицам шляется после ночной попытки переворота, но штабист даже слушать его не стал. Просто открыл дверь и выбрался наружу, жестом зовя за собой Музыканта. Снайпер последовал его примеру, и через мгновение серебристый джип умчался прочь.

— Люблю я, грешным делом, раннее утро, — сказал Доцент, осматриваясь. — Тихо. Никого нет. Кажется, что все это, — он обвел рукой окрестные дома, — принадлежит тебе. Каждый дом. Каждое дерево. Даже небо.

Олег пожал плечами:

— После Катастрофы меня такое не цепляет. Я боюсь выйти на улицу и узнать, что никого нет не потому, что все еще спят, а именно потому, что никого на самом деле и нет. Все умерли. И я умер. Все, что творилось со мной последние годы, — это всего лишь сон.

Штабист сухо рассмеялся и поправил сползший с горла шарф.

— Глупости говоришь. Такой молодой — и такие глупости. Даже я, старик, и то не боюсь. Что, действительно страшно остаться последним выжившим?

Музыкант промолчал — лишь кивнул. Они медленно пошли по пустынной улице. Только теперь снайпер заметил, что на улице очень холодно. Ночью мерзнуть было некогда, ожидание боя, в который, может быть, вот-вот придется вступить, грело и заставляло кровь бежать быстрее. Теперь, когда все кончилось, февраль торопился напомнить о себе. Олег поежился и втянул голову в плечи, пытаясь поднятым воротником прикрыть уши от покусывающего морозца.

— Что, мерзнешь? — участливо поинтересовался его спутник. — Я тоже. Но меня за ночь так достала эта машина… Бензиновая вонь, все время нужно куда-то мчаться, вступать в какие-то драки… Знаешь, что меня бесит больше всего? — вдруг признался он. — То, что я не понимаю, что происходит. Какой-то мятеж, какие-то горе-террористы с чудовищными замыслами, непонятно кто, кто, не оставляя следов, перебил больше десятка вооруженных людей и сорвал взрыв плотины… Я привык считать, что в нашем городе мы более-менее контролируем все. Имеем представление — хотя бы намеками, хотя бы клочками — о том, кто чего хочет, кто что собирается сделать. И вдруг меня носом тыкают в то, что я, оказывается, абсолютно слеп и со всей дури натыкаюсь лбом на шлагбаум.

— Что, — участливо поинтересовался Олег, — больно стукнулся?

— Больно. — Штабист вдруг остановился и пристально посмотрел на него: — Ты что-то знаешь? Лучше расскажи. Чистосердечное признание — оно, говорят, смягчает…

— Нечего смягчать. — Музыкант, не моргнув, выдержал его взгляд. — Я ни в чем не виноват и ничего не знаю.

— Эх, Олег, Олег… — Доцент попинал носком ботинка подвернувшийся поблизости сугроб и побрел дальше. — Я нутром чую, что есть у тебя какая-то своя игра. И то же нутро мне подсказывает, что нет в этой игре ничего опасного людям, за которых я отвечаю. Только это, честно говоря, и не дает мне схватить тебя сейчас за грудки, шмякнуть спиной о первую попавшуюся стену и потребовать расколоться по-хорошему. Но смотри, я — это я, а Вась-Палыч или Зинаида — совсем другие люди.

— Да в курсе я, в курсе. — Снайпер отмахнулся. — Я понимаю, что ты порой вынужден покрывать меня и при этом совершенно не понимаешь, почему ты обязан это делать.

— Обязан, потому что… — начал было Доцент, но Олег не дал ему договорить:

— Хочешь, чем угодно поклянусь, что никак не наврежу Городу и людям? Ну? Ты только скажи — и я тут же…

— Брось, — устало сказал Доцент, снял очки, извлек из кармана чистый платок и принялся протирать стекла. — Брось. Я это и так знаю, а другие все равно не поверят. Останемся при своих.

— Хорошо, — эхом отозвался Музыкант. — Останемся при своих.